Накануне 65-летнего юбилея Победы в печать вышла книга Елены Жоли «Победа любой ценой». ДОСЬЕ «КП» Елена Жоли - журналист и писатель. Родилась в Москве. В 80-е годы переехала во Францию вслед за мужем французом. Окончила Сорбонну. Живет и работает в Монако. Организовала в издательстве Actes Sud отдел русской литературы и открыла для Франции многих писателей: Викторию Токареву, Татьяну Толстую, Владимира Маканина, Вячеслава Пьецуха, Виктора Славкина. В 1989 году, впервые за весь период эмиграции, привезла в Советский Союз Нину Берберову. Автор книг «Третья смерть Сталина», «В вихре истории» (биография М. Т. Калашникова, переведенная на 10 языков), «Две жизни Грейс Келли». Книга «Победа любой ценой», посвященная ветеранам Второй мировой войны, пользуется большим успехом во Франции. Из книги: отрывки беседы с Людмилой Степашиной. Мама председателя Счетной палаты РФ все 900 дней блокады провела в осажденном Ленинграде. Людмила Сергеевна Степашина родилась в 1928 году. Все 900 дней блокады оставалась в осажденном городе. Окончила медицинское училище. 40 лет проработала медсестрой. Награждена медалью за оборону Ленинграда. Елена Жоли: Людмила Сергеевна, как для вас началась войнаИ Людмила Степашина: Мне было 13 лет, я училась в пятом классе. Мы жили с мамой в центре Ленинграда, на Загородном проспекте. Отец умер рано. Мама работала костюмером в Мариинском театре, а перед войной перешла в городскую театральную костюмерную на канале Грибоедова. В начале войны мы не могли даже и представить себе, какой ад нам придется пережить. Все почему-то были уверены, что сражения продлятся не более полугода, и мы быстро победим. К концу года в городе оставались еще какие-то продукты: масло, сахар. После того, как немцы разгромили Бадаевские склады, и кольцо блокады сомкнулось, продовольствие перестали подвозить уже и по Ладожскому озеру. Осенью в Ленинграде была введена карточная система, но, начиная с декабря 1942 года, я уже ничего не могла получить, кроме 125 граммов хлеба… Январь, февраль и март этого года были самым тяжелым периодом блокады. Бомбежки не прекращались ни днем, ни ночью. Когда объявлялась воздушная тревога, мы с мамой спускались в бомбоубежище, но тут же давали отбой, и нам приходилось подниматься обратно в нашу квартиру на третьем этаже. Не успевали мы этого сделать, как все начиналось снова. Очень скоро мы совсем перестали спускаться в подвал. Окна у нас в квартире были заклеены крест-накрест. Предполагалось, что это защищает от ударной волны взрывов. Зима выдалась на редкость холодной – температура на улице oпускалась до минус сорока! Канализация не работала, не было ни отопления, ни даже питьевой воды, только чудом не начались эпидемии. Искупаться, даже просто вымыть голову было для нас неосуществимой мечтой. До начала 1942 года у нас в подвале еще оставались дрова. Когда они закончились, мы начали жечь всю имеющуюся в доме мебель. Топили маленькую печку-буржуйку, которая была тогда в доме у каждого ленинградца. Первое время мы даже пытались что-то на ней готовить. С большим бидоном я ходила за водой на реку Фонтанку. Иногда мы просто собирали снег на улице, а потом кипятили воду в маленьком, на две чашки, самоваре. Продукты питания исчезли совершенно. Каждый день, в четыре часа утра, мне нужно было идти вставать в очередь, чтобы получить мои 125 граммов хлеба. Бомбежки продолжались даже ночью, но мы уже не прятались, просто прислонялись к стенам зданий на улице и пережидали. Наш дом чудом уцелел, хотя несколько раз бомбы падали совсем рядом. Начиная с января 1943 года, вражеские налеты стали реже, но постоянные обстрелы продолжались еще долго. Е.Ж.: Что было для Вас, тринадцатилетней девочки, самым страшным зимой 1942 годаИ Л.С.: Самым страшным в блокаду был голод. Кроме хлеба по карточкам, у нас не было ничего съедобного, и вместо супа маме приходилось варить клей. Зимой 1942 года она заболела и уже не могла стоять на ногах от истощения. Голод был ужасен и для психологического состояния людей – они менялись на глазах. Когда кто-то из родственников умирал, все радовались, что его оставшимися хлебными карточками можно было пользоваться еще целый месяц. Они выдавались в жилищных конторах; потерять их было верной смертью. Карточки воровали, из-за них могли убить, были даже случаи каннибализма. Те, кто пережил блокадный голод, до сих пор никогда не выбрасывают хлеб. Если у нас с мужем остаются какие-то крошки, отдаем их птицам... До войны моя мама была удивительно щедрым и гостеприимным человеком. В блокаду рацион служащих составлял 250 граммов хлеба. Она съедала свою порцию сразу, никогда не делясь со мной. Однажды ночью я проснулась и увидела, как мама ест на кухне целую буханку хлеба. Как потом оказалось, она выменяла ее на золотые серьги, которые бабушка подарила мне на день рождения. Я не могла поверить: как моя любимая мама могла так со мной поступитьИ! Но понимала, что у нее нет выбора, это было вопросом жизни или смерти. Свою пайку я делила на три части, чтобы растянуть на целый день. Откуда бралась эта сила волиИ В 14 лет я была похожа на старушку – страдала от сильнейшей дистрофии. На окраинах города ленинградцы собирали даже лебеду. Зимой 1942 года мы с мамой практически не выходили из дома, экономили силы и пытались согреться от холода, прижавшись друг к другу. Мы надевали на себя всю имевшуюся одежду, пальто и валенки, укрывались несколькими одеялами. Сил совсем не оставалось. Из дома выходили только за хлебом или водой. В городе было очень страшно: снег, холод, бомбежки, люди, которых можно было встретить, еле передвигали ноги, они шли «отовариваться» по карточкам или работать на военные заводы. Многие падали прямо на улицах и умирали от истощения. В тупике у нашего дома, напротив домоуправления, постоянно стоял грузовик, в который складывали трупы. Сосед сверху, очень красивый мальчик, в которого были влюблены все девочки подъезда, умер от голода… Удивительно, что за все время войны я ни разу не плакала. Было страшно, но слез не было. В марте 1942 года появилось чувство тепла и счастья, оттого что прошла эта ужасная зима. Хотя мы еле передвигались от слабости, сразу же захотелось убраться в доме. Первой необходимостью было ликвидировать нечистоты, ведь зимой все выливалось на лестницу, не было канализации, она снова заработала только летом. Те, у кого остались какие-то силы, поднимались на крыши домов тушить зажигательные бомбы. Понемногу мы с мамой начали оживать и выходить на улицу. Появилась уверенность, что немцы все равно не смогут взять наш город. Когда театры закрылись, мама осталась без работы и только летом смогла устроиться сторожем в совхоз «Мельничий ручей» под Ленинградом. Денег ей, конечно, не платили, но иногда выдавали какие-то продукты. Около шести месяцев, начиная с осени 1942 года, я оставалась в квартире совсем одна. Е.Ж.: Продолжали ли работать школы в блокадном ЛенинградеИ Л.С.: Школу закрыли сразу после начала войны, в шестой класс я пошла только осенью 1942 года. Мама натаскала несколько ведер воды, чтобы как-то вымыть мне голову, но волосы совершенно невозможно было расчесать. Тогда я пошла в парикмахерскую (они снова открылись в конце лета того года), меня постригли наголо. Первое время пришлось носить платок, но мои красивые волосы скоро снова отросли. В школе нас подкармливали, давали немного каши, одну котлету, стакан кефира. Помню, как однажды меня послали за ним в поликлинику на улице Правды. Было холодно и скользко. По дороге я упала и разлила весь кефир. Такого стыда я никогда не испытывала! Наши классы располагались в подвальных помещениях школы на улице Ломоносова. Все уроки продолжали идти по обычной программе: русский язык, литература, история, физика, физкультура. После долгого перерыва, когда мы пошли в шестой класс, у меня появилось огромное желание учиться еще лучше, чем раньше. В конце года за отличную учебу меня даже наградили фотографией Сталина и Ворошилова на каком-то пароходе. Занятия больше не прерывались до окончания войны. С лета 1943 года всех ленинградских школьников посылали на сельскохозяйственные работы, нас отправили в совхоз «Ириновка». Я еще была слаба, но старалась изо всех сил, хотя это был тяжелый труд. Тем, кто выполнял план, разрешалось взять несколько картофелин домой. Тогда я была такая голодная, что могла съесть одна целый кочан капусты! Часто удавалось привезти кое-что и маме. Удивительно, что ленинградцы никогда не воровали овощи с наших огородов – знали, что они идут на питание детям и защитникам города. За эту работу 25 октября 1943 года я получила медаль «За оборону Ленинграда». Мне было тогда 15 лет. Когда блокаду, наконец, прорвали, в город начали доставлять продукты с Большой земли. Это было большим счастьем. Е.Ж.: Продолжалась ли какая-либо культурная жизнь в блокадном городеИ Л.С.: Театр я любила с детства и люблю его до сих пор. Мама всегда могла достать контрамарки, и до войны она часто брала меня на спектакли в Мариинку. Совсем рядом с нашим домом находился Большой драматический театр, куда я тоже ходила с большим удовольствием. Во время блокады в Ленинграде остался только Театр музыкальной комедии. Мариинский уехал еще в начале осени 1941-ого и вернулся только в 1944 году. Когда вновь открылся БДТ в 1943 году, я сразу пошла на спектакль «Дорога в Нью-Йорк». Хотя билеты давали только военным, мне повезло, какой-то солдат подарил мне свой. Е.Ж.: Помните ли Вы какие-то передачи Ленинградского радио во время блокадыИ Л.С.: После объявления войны радио и репродукторы во многих домах перестали работать. Осенью 1942 года полностью восстановилось радиовещание. Зимой я услышала радиотрансляцию Ленинградской симфонии Шостаковича и навсегда ее запомнила, потому что после этого возникло твердое убеждение, что немцы не смогут взять наш город.
Е.Ж.: Как Вы тогда относились к руководству страны, к СталинуИ Изменилось ли как-то Ваше мнение с тех порИ Л.С.: Тогда отношение было очень трепетное. В школе, на лестнице висел огромный портрет Сталина с ребенком. В нашей семье никто от репрессий не пострадал. По требованию наших учителей, мы спокойно вычеркивали из учебников истории имена Тухачевского, Блюхера... С тех пор открылись новые сведения, появились разные точки зрения. Меня удивляет, с какой злобой сейчас некоторые историки или телеведущие обличают Сталина. Есть хорошее изречение Черчилля о нем: «гениальный тиран». Я лично считаю, что роль Сталина в войне была определяющей. И страну отстроили заново тоже благодаря ему. Е.Ж.: Было ли у Вас чувство ненависти к немцамИ Л.С.: В начале войны в Малой Вишере начались страшные бомбежки. Однажды, когда мы были у железнодорожной станции, над ней низко пролетал немецкий самолет. Летчик, увидев детей, подал нам знак спрятаться, потом обстрелял вокзал. Благодаря ему, мы остались живы… Не все немцы были фашистами! Когда закончилась война, я поступила в медицинское училище и потом 40 лет проработала медсестрой. В первые послевоенные годы в Ленинградских госпиталях оставалось много немецких пленных, и мы их даже подкармливали. Никакой злобы по отношению к ним у нас не было. Может быть, это и удивительно после всего, что нам пришлось пережить. Е.Ж.: Вы помните снятие блокады, окончание войныИ Л.С.: Уже летом 1943 года, сразу же после прорыва блокады, мы начали выходить в город, гулять по нашему любимому Невскому проспекту. Там было еще довольно безлюдно. К счастью, он не очень сильно пострадал. Хотя, в целом, впечатление от города было удручающее: некоторые здания были совсем разрушены, другие повреждены, но мы были уверены, что все будет восстановлено. Когда полностью сняли блокаду в 1944 году, это была огромная радость. Жизнь как будто началась заново. Мне тогда уже было 16 лет, молодость брала свое. В то время был очень популярен американский фильм «Чикаго», мы пели и танцевали, подражая атмосфере кабаре. В День Победы я проснулась поздно, мама воскликнула: «Наконец–то война закончилась!». Я быстро оделась и выбежала на Загородный проспект, по которому шли наши войска. В городе было ощущение полного счастья. В 1949 году я готовилась к свадьбе. У моего будущего мужа Вадима была тоже нелегкая судьба. Когда погиб на войне его отец, ему исполнилось только 13 лет. Он остался один с мамой и 3 сестрами, о которых должен был заботиться, как взрослый. Ему приходилось пилить лес и выполнять другую тяжелую работу. Не знаю, как мы выжили с мамой зимой 1942 года. Не было в мире ничего страшнее того, что пережили ленинградцы. Нам говорили, что мы, блокадные дети – дистрофики – проживем, может быть еще лет пять. В Таврическом дворце мы отмечали 65 лет снятия блокады. Со всех концов России приехали люди, принявшие участие в обороне Ленинградa. И все в один голос говорили: «Главное – чтобы не было войны!» Другие интервью из книги: Петр Тодоровский: «Героев моего «Военно-полевого романа» я знал лично» http://kp.ru/daily/24483/640498/ «Сталин посмотрел испуганно и спросил: «Что вы от меня хотитеИ» http://kp.ru/daily/24484/641098/ Подготовила Дарья ЗАВГОРОДНЯЯ.
